Неточные совпадения
Усоловцы крестилися,
Начальник бил глашатая:
«Попомнишь ты, анафема,
Судью ерусалимского!»
У парня, у подводчика,
С испуга вожжи выпали
И волос дыбом стал!
И, как на грех, воинская
Команда
утром грянула:
В Устой, село недальное,
Солдатики
пришли.
Допросы! усмирение! —
Тревога! по спопутности
Досталось и усоловцам:
Пророчество строптивого
Чуть в точку не сбылось.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав раньше обыкновенного, не пив чаю,
пришел в восемь часов
утра в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она не сердится на него за то, что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно
прислать ему записку завтра
утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
Художник Михайлов, как и всегда, был за работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева.
Утро он работал в студии над большою картиной.
Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег.
«Завтра пойду рано
утром и возьму на себя не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А
приду домой, записка от Кити. Да, Стива, пожалуй, и прав: я не мужествен с нею, я обабился… Но что ж делать! Опять отрицательно!»
При этом Метров рассказал председателю то же, что он рассказывал Левину, а Левин сделал те же замечания, которые он уже делал нынче
утром, но для разнообразия высказал и свое новое мнение, которое тут же
пришло ему в голову.
На другой день
утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашел его у ворот сидящего на скамейке. «Мне надо сходить к коменданту, — сказал он, — так пожалуйста, если Печорин
придет,
пришлите за мной…»
«Сегодня в десятом часу вечера
приходи ко мне по большой лестнице; муж мой уехал в Пятигорск и завтра
утром только вернется. Моих людей и горничных не будет в доме: я им всем раздала билеты, также и людям княгини. Я жду тебя;
приходи непременно».
Он посмотрел довольно дерзко, поправил галстук и отвернулся; шедший возле него армянин, улыбаясь, отвечал за него, что точно
пришла оказия и завтра
утром отправится обратно.
— Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера
утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы
пришли к дому.
В эту-то ночь, перед
утром, он и проснулся в кустах, на Крестовском острове, весь издрогнувший, в лихорадке; он пошел домой и
пришел уже ранним
утром.
Не
пришел тоже и толстый подполковник (в сущности, отставной штабс-капитан), но оказалось, что он «без задних ног» еще со вчерашнего
утра.
— Не знаю. Всё завтра
утром… Не в том дело: я
пришел одно слово сказать…
Та
пришла к ней еще с
утра, вспомнив вчерашние слова Свидригайлова, что Соня «об этом знает».
Я
пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем свет оставим крепость и пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до
утра, как у Христа за пазушкой».
Туробоев сказал ему адрес, куда нужно
прийти в воскресенье к восьми часам
утра, и ушел, захлопнув дверь за собой с ненужной силой.
Утром, когда он умывался, Дуняша
пришла — одетая в дорогу.
В течение недели он
приходил аккуратно, как на службу, дважды в день —
утром и вечером — и с каждым днем становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое, толстое, малоподвижное лицо и нерешительно спрашивающие, серые глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать в Минск.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной.
Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а
утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Ему показалось, что, наконец, он объяснил себе свое поведение, и он пожалел, что эта мысль не
пришла к нему
утром, когда был Макаров.
— Тоже вот и Любаша: уж как ей хочется, чтобы всем было хорошо, что уж я не знаю как! Опять дома не ночевала, а намедни,
прихожу я
утром, будить ее — сидит в кресле, спит, один башмак снят, а другой и снять не успела, как сон ее свалил. Люди к ней так и ходят, так и ходят, а женишка-то все нет да нет! Вчуже обидно, право: девушка сочная, как лимончик…
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости;
утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем
пришел к Самгину пить кофе и, желтый от злобы, заявил...
Но на другой день, с
утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать в ресторан городского сада, вечером пил с ними чай, затем к мужу
пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему в окно...
Утром к чаю
пришел Митрофанов, он был понятым при обыске у Любаши.
Утром на другой день со станции
пришли Лютов и Макаров, за ними ехала телега, солидно нагруженная чемоданами, ящиками, какими-то свертками и кульками.
— Захар! — крикнул он
утром. — Если от Ильинских
придет человек за мной, скажи, что меня дома нет, в город уехал.
Он решил, что до получения положительных известий из деревни он будет видеться с Ольгой только в воскресенье, при свидетелях. Поэтому, когда
пришло завтра, он не подумал с
утра начать готовиться ехать к Ольге.
— Времени мало было, — начал он, запинаясь, —
утром встанешь, убирают комнаты, мешают, потом начнутся толки об обеде, тут хозяйские дети
придут, просят задачу поверить, а там и обед. После обеда… когда читать?
Деревенское
утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи Ильича долетал со двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих голосов; пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак.
Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса всевозможные продукты.
Тут случилось в дворне не новое событие. Савелий чуть не перешиб спину Марине поленом, потому что хватился ее на заре, в день отъезда гостей, пошел отыскивать и видел, как она шмыгнула из комнаты, где поместили лакея Викентьевой. Она пряталась целое
утро по чердакам, в огороде, наконец
пришла, думая, что он забыл.
Вера
приходила, уходила, он замечал это, но не вздрагивал, не волновался, не добивался ее взгляда, слова и, вставши однажды
утром, почувствовал себя совершенно твердым, то есть равнодушным и свободным, не только от желания добиваться чего-нибудь от Веры, но даже от желания приобретать ее дружбу.
— Нельзя ли
прислать косыночку завтра? — шептала она ему, — мы
утром с Николаем Андреичем на Волгу уйдем… она понадобится…
Прошло два дня. По
утрам Райский не видал почти Веру наедине. Она
приходила обедать, пила вечером вместе со всеми чай, говорила об обыкновенных предметах, иногда только казалась утомленною.
На другой день Райский
утром рано предупредил Крицкую запиской, что он просит позволения
прийти к ней в половине первого часа, и получил ответ: «Charmee, j’attends» [«Очень рада, жду» (фр.).] и т. д.
Она открыла ящик, достала оттуда запечатанное письмо на синей бумаге, которое
прислал ей Марк рано
утром через рыбака. Она посмотрела на него с минуту, подумала — и решительно бросила опять нераспечатанным в стол.
Полины Карповны не было. Она сказалась больною,
прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней
утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Через день
пришел с Волги
утром рыбак и принес записку от Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: «милый брат», «надежды на лучшее будущее», «рождающаяся искра нежности, которой не хотят дать ходу» и т. д., обдали Райского искрами счастья.
С одною из таких фантазий и
пришел я в это
утро к Звереву — к Звереву, потому что никого другого не имел в Петербурге, к кому бы на этот раз мог обратиться.
Он как раз заговорил в этом роде, только что я
пришел в это
утро.
— О, ты ничего не знаешь, Ламберт! Ты страшно, страшно необразован… но я плюю. Все равно. О, он любит маму; он целовал ее портрет; он прогонит ту на другое
утро, а сам
придет к маме; но уже будет поздно, а потому надо спасти теперь…
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а
придет человек семь; в это же
утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
«Отвези в последний раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра
утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что
пришло еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», — отвечал он.
Он, конечно,
пришел познакомиться с русскими, редкими гостями здесь, как и тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня
утром доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с двумя экипажами и с осьмью лошадьми.
Утром однажды говорят мне, что
пришли: я взял трубу и различил на значительном пространстве черные точки.
Утром, дня за три до отъезда,
пришел ко мне Посьет.
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало,
утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья с водой, земля с небом…
Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
A propos о жаре: в одно
утро вдруг Фаддеев не явился ко мне с чаем, а
пришел другой.
Придем домой, пальцы раздуются, руки гудут, отдохнуть бы надо, а она, не ужинамши, бежит в сарай, на
утро свясла готовит.
— Молосное, на
утро еще велели
приходить.
— Мы завтра рано
утром едем с тобой, — объявил Василий Назарыч, когда Веревкин
пришел в кабинет.